Богатые степи

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Богатые степи (старая орфография)

К югу от Малороссии к морям Черному и Азовскому, между реками Бугом и Доном тянется безграничная степь, которая когда то называть нагайско-татрской, так как по ней кочевали нагайцы из-за Дона и татары из Крыма. Теперь эту степь всецело заняли губернии: Херсонская, Екатеринославская и часть Таврической. В старину по этой степи только ветер пустынный бродил, а произростали бурьян, ковыль, чертополох да перекати-поле; и шла она вправо и влево, изредка волнуясь и склоняясь погорелыми от зноя травами, камышами и песчаными косами, к синему, ярко горевшему морю. Здесь, по приземистой траве, мелькали высокие светложолтые синие и красные цветы, сплошь заливая собой необозримые поляны. Как бы вы не смотрели, куда-бы не кинули напряженный взор, - одни поля да голубые холмы у небосклона. Холмы эти, - это могилы либо казаков, либо давних, очень давних народов, известных нам по историческим преданиям. По диким, плугом не тронутым пустырям, ходили здесь по этой степи безчисленные стаи дроф, пестрые аисты; в небе же высоко плавали коршуны и орлы, да широко повсюду разносился во все стороны вечный свист, стон и шорох степи.

то недовольные своими правителями или гетманами.

Первым и самым сильным казацким поселком в этой степи, была на берегах Днепра, так называемая Запорожская Сечь, устроившая свой казацкий стан за днепровскими порогами. Эта воинственная вольница страшна была не только нагайцам и татарам, но даже туркам и полякам. На утлых ладьях запорожцы переплывали бурное Черное море и осаждали Синоп и Трапизонд, доходя воинственно даже до Константинополя. Раз как то турецкий султан задумал было уничтожить Запорожское войско и разорить до тла их главное становище - Сечь, но запорожцы дали такой отпор, после которого и султан уже их не трогал.

Они жили, как воинство, без женщин, по Днепру и его притокам; жили в куренях, и Сечь, - эта главная их стоянка, или как тогда называлась кош, состояла из сорока куреней, или больших длинных изб, в виде казарм, среди которых на площади высилась церковь. Курени эти с церковью, занимая девятьсот сажен в окружности, обнесены были высоким валом с бойницами и башнями, между которыми проделаны были узенькия дверцы или пролазы для выхода за водой на реку. В куренях помещалось от тридцати до полутораста человек.

ордой, как раз на Рождество, когда запорожцы справляют праздники и предаются разгулу, тайно ночью, с помощью подкупа, провел в самую Сечь всех янычар, а сам с своей ордой окружил Сечь со всех сторон. Янычары, столпившись густо по всем улицам переулкам Сечи, сразу не знали, как приступить к делу, а тем временем в одном из окон куреня запорожцы их заметили, и потом отовсюду стали стрелять. Стреляли в них в упор, как в мишень; они-же за толкотней и теснотой пускали свои заряды в воздух, и падали убитые один на другого, пока запорожцы не выскочили из куреней и не стали добивал их в рукопашную. Хан, узнавши об этом, взвыл, как волк, подобно Мамаю, побежденному русскими на Куликовом поле: бросился бежать, спасая свою орду. Из пятнадцати тысяч янычар ушло из Сечи не боле как полторы тысячи. Но этим дело не кончилось, и, чтобы наказать хана за его злой умысел столицу хана Бахчисарай, а когда хан удалившись в горы, собрал свое войско, и затем пошел и обход запорожцев, чтобы не выпустить их из Крыма, он попал в ловушку. Думая, что и границе Крыма нет запорожцев, он встретился там неожиданно с ними и вступил в сражение, при котором позади его показались войско с его ханскими знаменами. Обрадовавшись такому подкреплению, он смело ударил на запорожцев, но, уступая им в отваге, стал отступать, разсчитывая на подмогу сзади, как вдруг позади себя увидел не свою орду, а возвращавшихся с его знаменами запорожцев, разорявших Крым. Окруженная таким образом орда хана разсыпалась с испугу по полям, и запорожцы, гоняясь по полю за перепуганными татарами, несколько тысяч из них убили, несколько тысяч забрали в плен, за малым не поймав и самого хана.

Турецкий султан однако и после такой победы запорожцев не угомонился, и, желая показать запорожцам свое могущество, написал им: "султан Махмуд IV запорожским казакам в 1680 году. Я, султан, сын Магомета, брат солнца и луны, внук и наместник божий, владелец царств - македонского, вавилонского, иерусалимского, Великого и Малого Египта, царь над царями, властелин над властелинами, необыкновенный рыцарь, никем не победимый, неотступный хранитель гроба Иисуса Христа, попечитель самого Бога, надежда и утешение мусульман, смущение и великий защитник христиан, - повелеваю вам, запорожские казаки, сдаться мне добровольно и без всякого сопротивления и меня вашими нападениями не заставлять безпокоить. Султан Турецкий Махмуд IV". На это письмо запорожцы отвечали ему: "Запорожские казаки турецкому султану. "Ты шайтан (чорт) турецкий, проклятого чорта брат и товарищ, и самого лыцаря секретарь! Який (какой) ты в чорта лыцарь (рыцарь)? Чорт выкидае, а твое вийско пожирае. Не будешь ты годен сынив христианских над собою мати (иметь); твоего вийска мы не боимось, землею и водою будем бытьца с тобою. Вавилонский ты кухарь, македонский колесник, Иерусалимский броварнык (пивовар), александрийский козолуп, Великого и Малого Египта свынарь, армянская свыня, татарски сагайдак (козел), каминецкий кот, подолянскй злодиюка, самого гаспида (диавола) внук и всеге свиту и подсвиту блазен (глупец), а нашей Бога дурень, свыняча морда, кобыляча с...а, ризныцька собака, нехрещеный лоб, хай бы взяв те бе чорт! Оттак тоби козаки видказали, плюгав (поганец)! Невгоден еси матери вирных христиан. Числа не знаем, бо календаря не маем, мисяц у неби, год у кнызи, а день такий у нас, як и у вас, поцилуй за те ось куды нас!.. Кошевой атаман Иван Сирко со всем коштом запорожским."

Такова была удалая, воинственная, первая русская вольница в нагайско-татарских степях и таковы были первые наши поселки в Новороссии. Но эта вольница, кстати сказать, охраняя наши границы, занималась не одними набегами и удальством; она промышляла и рыболовством и скотоводством; вела также и торговлю с Крымом и Турцией. Казаки возили туда баранье сало, табак, снасти, пеньку, русския полотна, дрова, точильные камни, уголь, сушеную рыбу, а вывозили греческия и аккерманския вина, соль, сушеные плоды, растительное масло, сафьян, седла, оружие, свинец и другие азиатские предметы.

Для перевозки этих товаров, а в особенности соли из Крыма и рыбы с Дона и Азовского моря, образовались из малороссийских казаков особые перевозчики, чумаки, которые шли из Украйны в Новороссию не то, как промышленники, не то - как вольные казаки "и денег добывать и славы заживать." Они все еще жили духом казаков-воинов, для которых в Малороссии, подчинившейся России, не было уже казацкого дела. Тут-же, в нагайской степи, подвергая себя разным опасностям, они шли вооруженные валками и зачастую сражались с нападающими на них нагайцами и татарами. У Днепра они селились целыми деревнями, точно также как и беглые казаки и запорожцы, недовольные своими гетманами. Они также населяли степь, то гам, то сям, создавая разные поселки и вытесняя со степи нагайцев и татар. "Ехал казак, говорят старинные предания, голодный, захудалый, обношенный, с пищалью да с котомкой за плечами по степной пустыне, и, миновав одно - другое лесное затишье, поднялся он на пригорок, и как окинул глазом Божию тихую уютную пустыню, сердце, у него так и замерло.... Слез казак с коня напоил его в ключе, напился и сам, а потом упал в траву на колени и сказал: "быть тут поселку!.. И лучше мне осесть у тебя мать-пустыня, в соседстве с кабаном да с волчицей, чем пропадать, как псу, за врагов моих"... Срубил казак курень, стал звать к себе товарищей на вольную-волюшку, и вокруг его куреня появились другие, а там выстроился уже и поселок, а за ним слобода, неподалеку-же стали возникать и хутора. Чумак в Новороссии не то что на Украйне, - он тут плохой хлебопашец. Его только снег приковывает к хате и тут он на зиму пристроит только своих волов для корма к какому-либо винокуренному заводу, где их кормят "бардой", отчего волы тучнеют и набираются силы, а сам заберется на печь и смотрит оттуда с утра до вечера как жена хлопочет по хозяйству.

- Затопила, - отвечает она.

- А по воду пийдешь?

- Пийду.

- Ну, нехай-же (пусть) соби (себе) холодно!.. - замечает чумак, переворачиваясь с одного нагретого бока на другой и плотнее прижимается в угол печи.

- Ах, ты, горе мени с тобою! - восклицает жена, ворочая и перебирая в печи.

А зимой метели и вьюги в степи, и какие только страсти не переживает степь. То снег медленно опускается влажными хлопьями и за ночь заметет все дороги и села, то без устали летит откуда-то ветер и несет не то дождь, не то туман, не то снег, что-то все вместе, то вдруг поднимется "Завирюха", сухая и редкая, кружа целые горы оледенелого инея, точно избитое в мелкия блестки стекло, а не то, так по безпредельной коре гололедице, укрывшей степь, несутся полосами сухие, стекольчатые вороха снега; и наконец, пойдет вдруг и верхняя или воловая метель. Это уже самая страшная непогодь. Медленно, иногда в несколько дней, соберутся громадные, серые тучи и облягут небо. Оне забелеют, сдвинутся плотно, и вдруг, снег хлынет, и весь свет исчезнет. Тогда, ни днем, ни ночью нет никому на степи спасения. В сельских церквах безостановочно звонят в колокола, где есть ружья - стреляют, чтобы дать знать путникам о близости жилья; но и пешие, и конные сбиваются обыкновенно с дороги и зачастую недалеко от самого жилья останавливаются на произвол судьбы, и, засыпанные снегом, пробивают в снегу только отверстие для дыхания и выставляют наружу какой либо шест, или особый знак, по которому их могли бы после метели отрыть и спасти. Быстрота этих метелей невообразимая, - они мигом засыпают не только путников, но целые дворы, усадьбы и даже деревни. В такую-то вот непогодь чумак покуривает на печи свою трубку, да смотрит пристально то на стену, то в потолок, то на пол. Но зато, чуть пахнуло весной, чуть потянул с юга знакомый теплый ветерок, как чумак уже на ногах. Вздымается у него высоко грудь, бойко он подтягивает пояс и говорит жене:

- Може й весна, - замечает уже покорно и робко смиряющаяся жена.

вносит с платьем свежесть и от его шапки, от полушубка пахнет весной. Она на юге приходит разом; под палящими лучами солнца все дымится, рушится, шумит, ревет, и не заметит, как за день улетучиваются в парах сугробы и образуются снеговые водопады, а прошла одна, другая ночь, и снегу как не бывало. Едва успели упасть с крыши первые "капели" (капли), как затаяли болота, заструились родники и повсюду все превратилось в сверкающия воды. В одном месте пронесся слух, что сорвало мост, в другом затопило балку, то есть степной овраг; и деревня в волнении, так как балки очень опасны для переезда. Подъедешь к ней, и она кажется почти пустой, на дне воды по колено, а въехал, и не успеешь добраться до другого берега, как где-нибудь подмятый косогор прорвало, вода хлынула, затопила балку де краев, и воз с седоком, всплывая и вертяся в мутном потоке, уносится по течению. За балками опять идут степные реченки, и на них несчастий немало. Реченка, смотришь, грязная, ничтожная, летом едва сочится в тине или между камышами, а тут разлилась и раскидывается версты на две по лугам. Переезжают тогда через такую реченку на пловучих помостах, которые ходят не по канату, а отводятся на веслах выше по берегу и пускаются по течению, при помощи руля. Водою выносит их версты полторы или две ниже, причем не обходится иногда без того, чтобы сколоченный наскоро помост не покачнулся и не упали с него в воду либо стог сена, либо испуганный шумом реки вол, либо шапка зазевавшагося крестьянина. Самое-же вскрытие рек встречается в деревнях, как праздник. И одеваются все точно в праздник, да и земля вокруг смотрит уже по праздничному: всюду всходит зелень, тут-же и разцветая, показываются голубые колокольчики, а за ними лиловый ряс, а там желтый редис, белый ландыш. По небу-же тянутся стаи журавлей, гуси кричат, стройно летя длинной вереницей, а тут прилетели и жаворонки, явились утки, ласточки, аисты, закуковала и кукушка, и лесной кулик порхает у корней еще обнаженных деревьев; через день-же, другой не узнаешь и сада, - зацвели яблони, вишня, груши, терн, черемуха, а еще день, и покрылись все сады точно серебрянным покровом; и зажжужит затем сад пчелами, а потом свистом соловьиных и не соловьиных песен. Но садов этих по степям Новороссии вы сразу и не увидите, - они в балках, в оврагах, где поселился с Украйны казак, или чумак. Чтобы добраться до его хутора, вы будете идти степью мимо озер, где то там, то в другом месте откликнется крик дикого гуся или журавля, а направо и налево зеленеют цветущия деревья балки. Вы идете по этой балке, или оврагу и, вот, на повороте перед вами колодезь, где прохожия стада поятся в полдень и вечером, а из-за косогора мелькает какой-то шест и выставляется рогуля: то показываются верхи деревянных "журавлей" {Особый длинный рычаг для подъема воды из колодца.}, на колодцах хутора; еще скрытого под горой в овраге. Но вот и сам хутор. Это пять или шесть хат, в разсыпку, торчат по откосам трех оврагов, сошедшихся здесь в один огромный "лог". Между хатами-же взбираются на гору и идут книзу сады. На дне лога белеют тремя уступами три пруда, один ниже другого, соединенные плотинами. Тропинка вьется с вершины холма от трех мельниц, ставших по струнке рядом на ветре, к хатам. Из гущи одного садика выглядывает курень и ряды белых ульев. Двор загорожен амбарами, сараями, клетями и погребом. К последнему примыкает на столбах саж для откармливанья кабанов. К особому загону для волов, содержимых с неимоверною заботливостью, пристроен навес, где свалены зимния дровни, старые возы и всякия деревянные хозяйственные принадлежности. Средиже двора, правильною вереницею, стоят уже тридцать оснащенных возов, готовых отправиться в путь. И чумаки весной заготовили свои фуры или возы, а казаки - пахари, живущие в таких-же хуторах, все в степи заготовляют тучную пашню.

Есть, однако, хутора и в самой степи, а не в балках; и те уже представляют иную, весьма печальную, картину. Там перед вами хата большею частью сложена из ноздреватого камня; заборы около хат сплетены из тростника, но чаще всего сделаны из того же камня. На них, обыкновенно лежат клочки налетевшей соломы и сушатся груды серовато-черного кизяка {Топливо из навоза.}. Подле хаты выступает спокойно, будто дома, дикий аист: гнездо его сплетено из прутьев и сухих трав на кровле хаты, и никто никогда не тронет его гнезда, так как по поверью оно предвещает благополучие. Кругом нигде ни одного деревца, ни зеленого куста, разве верба одинокая, - это уже чисто пустынный степной хутор.

Но не смотря и на такую непривлекательную картину, к богатствам степи стекались разные люди издавна со всех стран. Вслед за казаками мы видим греков, сербов, волохов, а потом пошли и колонисты немцы; беглыми-же, как уж сказано выше, вся земля тут стала, более других о заселении и процветании Новороссии заботилась Императрица Екатерина Великая и её любимец светлейший князь Потемкин. На запорожских землях, когда запорожцы ушли в Черноморию на Кубань, их места, мало-но-малу, начали заселять немцы - менониты. Колонии их быстро поднимались, росли, богатели и до сих пор считаются одними из лучших хозяйств. А между тем немцы пришли беднота беднотой с котомками за плечами; теперь и между ними насчитывается не один миллионер. Жили они и живут, что богатые, что бедные, все почти одинаково. В их жильях, под одной связью с домом, помещаются - конюшни, коровники, рига и сеновал. Из сеней дома, где отгорожена кухня, дверь ведет в чистую, светлую горницу, в углу которой - кровать с горой тюфяков и подушек, возле двери в стене вделан шкаф, в котором аккуратно разставлена вся посуда; у стен - диванчик, стулья один или два стола и, как необходимая принадлежность всякого дома, красивый и прочный сундук; на стене-же висят часы, нарочно вывезенные из Пруссии в конце прошлого столетия. Чисто вымытый деревянный пол посыпан песком. После этой горницы следует спальня, и далее бывает и еще комната, где хозяин, как и каждый колонист, занимается каким либо ремеслом. Глядя на чистоту жилища, можно подумать, что колонисты только и занимаются, что моют, скоблят, чистят и полируют все и доме. А между тем, с ранняго утра они все на работе. Утром, после завтрака, состоящая из кофе с молоком, немец- выезжает в своем дышловом фургоне в поле на работу. Этот фургон устроен так, что может быть обыкновенной телегой и тут-же превратиться в повозку, на которой помещается три копны хлеба, рее земледельческия орудия у колонистов самые совершенствованные и содержатся в необыкновенной исправности; пашут-же колонисты лошадьми и лошади их отличаются особой полнотой и выносливостью. Колонистки занимаются, огородом, молочным хозяйством, пахтаньем масла, выделкою сыра, и молоко у них всегда в таком изобилии, что им поят даже свиней. Сами колористы только и едят и пьют, что ветчину, картофель и молочный суп с вишнями, молочный суп с сушеными яблоками, молочный суп с грушами и наконец, молочный суп с картофелем. Колонисты ни рыболовством, ни судоходством не занимаются, но они с успехом ведут шелководство, причем прекрасно разводят тутовые деревья и каждый из колонистов особенно предан овцеводству. Одеты они некрасиво. Женщины носят общипанные ситцевые платья, и выходя на улицу, надевают соломенные шляпы, на самом же колонисте, богатом или бедном, табачного цвета фланелевая фуфайка, синяя засаленная куртка, из под которой выглядывает какой-же засаленный жилет, а тонкия, сухия ноги колониста облегают узкия неуклюжого покроя штаны; носит-же он на ногах либо туфли с деревянными подошвами, либо дегтем смазанные сапоги, а на голове картуз с аляповатым козырьком, или баранью шапку. Но поговорите вы с этим всегда плохо бритым и плохо одетым колонистом о его достатках, и окажется, что у него семьдесят пять тысяч голов овец - мериносов, из которых каждая дает рубль дохода в год, да около тридцати тысяч земли собственной, кроме арендных степей; и его Амальхен или Каролинхен привозит ежегодно из Одессы или Николаева сундуками золото за шерсть, сало, хлеб, сбываемые заграницу. Колонисты, как поселились в Новороссии, стали первыми овцеводами; - это самая главная промышленность Новороссии.

волошской породы шерсть длинная и хвост толстый и длинный, в несколько фунтов жира; волошская овца крупнее русской и дает много сала и вкусного мяса; у чунтуков-же, которые принадлежат к калмыцким овцам, шерсть добротнее, кудрявее а хвост короткий и тоже жирный, но раздвоенный. Из заграничных пород самая распространенная испанская, так называемые - мериносы. Каждая овца дает ежегодно шерсть, за тем приплод, а также молоко для особого род сыра - брынзы и наконец - навоз, из которого делается лучший кизяк, употребляемый в степях на топливо. Шерсть продается в трех видах: грязная, прямо снятая с животного, перегонная, снятая с овцы после перегона стада несколько раз через реку или пруд и мытая, которая моется в особо устроенных для этого шерстомойнах {Самые большие шерстомойни на устьях Днепра в Херсоне.}.

ни ночью, ни в полдень во время жары; зимою же их держат и кормят в хлевах только в непогоду, или когда степь бывает покрыта глубоким снегом. Главная забота хозяина-овцевода, чтобы у овец было побольше пастбища. С этой целью он меняет его постоянно: в начале весны стада овец (отары) переходят с первого пастбища на отаву - луг, с которого убрано сено; с отавы на жниво по уборке хлебов, удаляясь таким образом все более и более от зимних овчарен; с наступлением же зимы около овчарен остается вследствие этого, нетронутое за лето, и зимнее пастбище. В овчарни загоняются стада только зимою на ночь и во время метелей. При пастьбе стадо с вечера пасется по направлению к месту водопоя, подвигаясь во всю ночь вперед, к утру должно быть на месте водопоя. После водопоя овцы снова пасутся, а в жаркое время дня, в полдень, лежат или стоят сбившись в кучу и наклонив головы. После полудня снова они пасутся, отдаляясь от места водопоя. Впереди стада всегда идет атаман пастухов, или, чабанов, как их называют в Новороссии, за ним несколько коз, а потом и самое стадо, по сторонам которого медленно двигаются и прочие чабаны, сзади-же стада пастух - кашевар с собаками, особая лохматая порода которых очень злая и большого роста, называется овчарками. Когда стадо останавливается на отдых и полдень или ночью, кашевар помещается с возом в середине его, а чабаны с собаками вокруг стада. Чабаны, также бездомны и также одеты, как и их овцы: на них штаны из овчины, такая-же куртка и такая-же шапка. На телеге, запряженной парой волов, они возят с собой все припасы для еды, а также котлы и кизяк. Стадо в две и три тысячи овец стерегут пять, шесть чабанов, и эти чабаны, - эти конечно, не больше, как сторожа, а не какие-либо овцеводы, которые-бы знали правильный уход за овцами. Но старым чабанам известны разные простые средства лечения овец и они хорошо также умеют стричь или снимать шерсть с овцы; и смелый, решительный чабан с привычками к степным особенностями весьма ценится хозяевами. Он съумеет сохранить стадо от степного пожара и от степной метели. Пожар в степи бывает очень силен и распространяется так быстро по засохшим травам, что может неожиданно охватить все стадо. Он перебирается по сухой траве, то тлея, то вспыхивая, как свечка, и столб черного дыма встает, растет, движется, пока не встретит какой-либо преграды. Чабан, заметив этот столб, или огонь, не теряя времени, сам зажигает степь не далеко от стада, по ветру так, что в одно время стадо находится между двумя огнями; но, когда выгорит известное пространство, чабан ни мало не медля, перегоняет стадо на выжженный им участок и таким образом спасает стадо, так как пожар, дойдя до выжженного места, останавливается. Во время же зимней сильной вьюги опытный чабан также не растеряется: он предвидит е заранее, и, если стоит со стадом в открытой степи, то спешит поскорее добраться до какого нибудь хоть непокрытого загона. Тут, в загоне во все время вьюги чабаны гоняют стадо по загону, чтобы таким образом овцы сваливали с себя, падающий на них снег, и утаптывали его под своими ногами. Иногда случается, что овцы под конец вьюги достигают спиною до самого верха земляной стены загона, имеющей высоты до двух аршин. Но так как зимою овцы чаще всего пасутся по близости овчарен, то в этих последних они совсем защищены от вьюг. Овчарни в Новороссии строятся хотя не из камня, но плетенки из лозы и камышевые стенки, хорошо обмазанные глиной, достаточно крепки и стойки. Обыкновенная овчарня состоит из обстроенного кругом четыреугольника с соломенной крышей, внутри которого двор, и с двух, одна другой противоположных сторон, широкия ворота. Есть овчарни кое-где и каменные из камня известняка, или же жженого воздушного кирпича, но таковые попадаются не часто.

Так свободно по новороссийским степям бродит более трех миллионов овец, и степь богата ими также, как и пастбищем и как в иной год на распаханных землях хлебом, ради которого тяжелый плуг бороздит все боле и более тучные степные равнины. Но для хлеба надо много рабочих рук, и бывает, что урожай так силен, что покроет два три неурожайные года, но иной год то пропадет он от засухи, то опустошат его суслики, то истребит саранча. Засухи в степи явление весьма заурядное, и случаются такия засухи, что ручьи от невыносимых жаров исчезают, источники изсякают, а раскаленная земля трескается и травы гибнут, о хлебе-же и говорить нечего. Скот при таком несчастьи, не находя обычной пищи, ест камыш, бурьян; но такия засухи редки. Хлеб чаще и больше всего страдает от сусликов и саранчи. Суслики, или овражки, - это небольшие зверки пепельного цвета, величиной с небольшую крысу. Они строят себе в земле весьма удобные норки с тремя отделениями, одно для зимы, другое для лета и третье для корма. Они истребляют, как созревший, так не созревший хлеб сотнями десятин. Картина истребления хлеба сусликами просто поразительная. В знойный полдень вы едете по степи и самих сусликов не видите, а слышите только свист их в тысяче отдельных мест по желтеющим нивам. Присмотритесь и тогда заметите, как в гущине колосьев некоторые стебли, подсеченные на вершок от земли зубами суслика, склоняются, будто от ветра, и падают. Суслики выбирают из колоса зерно и, держа его во рту, с раздутыми щеками, бегут в норы, где зерно и прячут. Прежде думали, что суслики не переплывают больших рек, но потом увидели, как они целыми стадами переходили Донец и другия реки. Средств или их истребления не находят и до сих пор. Они весьма быстро плодятся, - одна пара овражков дает детей три раза в лето. Их пытались выводить, засыпая песком и забивая клиньями норы, от чего зверки спасались другими, незримыми в траве, ходами; пробовали удушать их едким дымом; и это не помогало; выливали водой, которой в степи мало, обваривали кипятком; но так таки ничего и не добились, что бы уничтожать то множество, которое год от рода все увеличивается и распространяется.

Есть однако и еще более страшный бич в степи для хлеба, - это саранча. Она надвигается всегда на степь точно грозовая туча. Видна она подъчас на горизонте полосой верст на восемь, на десять, и сперва будто стоит на одном месте, но потом от нея отделяются маленькия летающия облачка, а через несколько минут и самая туча станет колебаться, станет подходить все ближе и ближе и затем вдруг заслоняет собою даже солнечный свет. В воздухе раздается в это время глухое карканье и крики тысячи хищных птиц, ворон, галок, ястребов носятся над полями и бросаются на саранчу. Воздух точно весь усеян точками, рябит даже в глазах, и когда туча совсем надвинется то солнце сразу точно померкнет, скот ревет, лошади подымаются на дыбы, мечутся, и из под колес возов слышится хрустенье и треск давимой саранчи. При виде этой беды из деревень бегут в поле женщины, дети с серпами, с разною домашнею утварью; они стучат, кричат; бегут и мужики что есть силы с косами на плечах, чтобы поскорее что либо скосить; поспешают крестьяне и из других деревень на помощь; и телеги, так наполнены народом, что оси дымятся и гнутся. Борьба однако с саранчею трудна. Прежде стреляли из ружей, из пушек в надвигавшуюся тучу, выкапывали глубокие рвы, загоняя в них саранчу выкуривали ее, выжигали, но все напрасно. Поле где сядет саранча, быстро опустошается все до тла; саранча не оставляет ни одного стебля. Когда-же пройдет или перелетит страшная туча то остающияся части её покрывают обыкновенно дороги, мосты, деревья, тростники и даже вида; в прудах и озерах. Из тростников подымается тогда тысячи незаметных прежде, водных птиц, - уток, водяных ласточек, а за ними шлются также соколы, ястреба, вороны и скворцы, и все они с жадностью бросаются на богатую добычу. Тем не менее все такия уничтожения саранчи, как и уничтожение ее животными, особенно свиньями, ничто, разумеется, перед теми сотнями миллионов, какие летят и съедают поля. Самое однако гибельное зло причиняется не этими летящими тучами саранчи, ищущей хороших мест для своих яиц, где-бы их выводки или личинки, когда явятся из яйца на свет, могли найти достаточно пищи. От личинки и поле, и степь стонут в продолжении нескольких дней; такого множества насекомых решительно невозможно себе представить. Прожорливость их опять таки превосходит всякое описание: они едят траву, хлеб, репейники, листья, молодую кору, картофель, бобы, лук, даже платье, полотно; скачут, и двигаются с удивительною силою и настойчивостью. Их не остановит ничто; они пластами переплывают реки, всползают на дома, погашают массою своих тел огонь; и вид этой путешествующей личинки еще ужаснее тучи летящей саранчи. Колонисты изобрели особую машинку, саранчеловку, с помощью которой кое-как уничтожают личинку и пусть немного, но спасают свои поля. Понятно, что со временем найдут способы избавления от таких бичей природы; так как тучные пажити в Новороссии с каждым годом ростут и ростут, делаются больше и обильнее. Одно горе, что и теперь еще не хватает для этих пажитей рабочих рук. И теперь идут в Новороссию на хороший заработок крестьяне из дальних и окрестных губерний, идут на косовицу, на уборку хлеба, на речные и морския рыбные ловли и на всякие другие промыслы.

Едва наступит весна, огромными артелями всех концов России двигаются по большим и малым дорогам, с косой и серпами за плечами, парни и девушки, нанимаясь по пути в косари и гребцы. Иной раз целые села иду босиком по пыли и духоте. Отдельные артели сливаются в отряды и заполняют собою слободы, города и безлюдные степи. То там, тут начинают белеть их рубахи и блестеть на солнце их потертые косы и серпы. Тут вольные крестьяне с билетами, и малороссы, русские, и казаки, а прежде были помещичьи крестьяне с паспортами и разный другой люд.

одинокие степные постоялые дворы. Проезжая в праздник по слободе, еще издали слышится громкий говор народа у шинка. Толпа стоит перед шинком вплоть до церкви, как на торге, отдельные кучки видны по соседним переулкам, сидят под плетнями, или идут решать дело еще далее на выгон, за село, чтобы не было свидетелей. В общей толпе тут-же расхаживают помещики, прикащики; они перебивают друг у друга рабочих надбавкой цены. И каждый, конечно, старается нанимать беглых за дешевую плату. И громадные ватаги косарей и гребцов из беглых, человек в триста и четыреста, работали по быстро косимым ими степям. Сами-же помещики, кто верхом, кто широкой бердянской или одесской соломенной шляпе, кто пешком с плеткой усердно ходили среди артелей и зорко поглядывали по сторонам, подмечая либо заленившагося косаря, или гребчиху. "Эй, хлопцы! эй, дивчата!" покрикивали паны, помахивая плеткой и ведя по зноем палящим равнинам беглые рабочия ватаги. "А нуте, постарайтесь! а нуте разом, разом, разом! дружнее! Котел каши с салом, два ведра водки лишних на магарычи! А нуте-же, ну-же!" И сотни обеленных бурьянами кос дружно и мерно сверкали; сотни грабель взбивали и складывали в копны душистое, мягкое и нежное зеленое сено. А среди полян стояли косарские и гребовицкие таборы.

Косовица во всем ходу, в полном разгаре. У привала дымится из навозного кирпича (кизяка) костер. Громадная фура открывается и закрывается, подвозя соль и рыбу от хозяев. Несколько бочек едва успевают подвозить к таборам воду из дальних колодцев. Выпекают в хозяйских хуторах, в особенных печах, и в сутки съедают по триста и по четыреста хлебов на одном поле, у одного хозяина. Из городов подвозятся мешки и мешечки на тысячи и более серебром мелочи. Нанимаются артели на десятки и сотни человек понедельно. Расплата производится по субботам. Наморившияся, загорелые и запыленные девушки и бабы сидят в тени, где нибудь под панским забором или под конюшнею, не распевая песен и не шумя в ожидании разсчета. А сами помещики или их прикащики ведут расчет на крылечке. Одной партии - триста целковых, другой сто, той опять двести. Кости на щетах только и щелкают а перо тут-же записывает сказочные летние новороссийские степные расходы. С беглыми вести дело было легко: беглый и за работу брал меньше паспортного и обсчитать его легче, - не пожалуется, а разве выругает только не по человечески где либо за околицей хутора, да поплачет втихомолку. Поэтому-то беглых и откупали от ловли их властями и прятали у себя сами же помещики. Уходя из шинков, после разсчета, беглые певали свои особые песни в роде таких:

Или-же:

Наступала осень и беглые, с полей переходили к неводам на рыбные ватаги, где уже по густым камышам и след их простывал. Они также, как и птицы вольные, двигались осенью южнее, в то время, когда их товарищи по работе - наемные артели, удалялись опять в свои страны на Север. Степь пустела, и только еще шел дымок кое где от куреней на бахчах, которые залегают в степи на большие пространства. Тут, на бахчах, где посеяны арбузы, дыни, тыква, кукуруза, подсолнечники, морковь, горчица, мак, - тут уже немного надо народа для уборки. Трава кругом желтая, серебристый ковыль волнуется широким озером; птицы вывели в травяной глуши свою молодую семью, и учат детей летать и слетаются в стада; полдень еще зноен, но утро и вечер прохладны, воздух заметно сух и день становится короче. Солнце, слегка будто отуманенное, горит в полдень по летнему, но паутина летит во все стороны. По пустынным пажитям ходят стаями дрофы, гуси, точно овцы, темносерыми отрядами пасутся по оголенным пустнным, а в небе кричат журавли, производят свои воздушные смотры и разводы под облаками, свертываясь в треугольники, или развертываясь в длинные подвижные, необозримые вереницы. Иной раз они летят по часу и по два застилая небо. Тут же по опустелым степям и разная мелкая птица ходит, - стада дроздов, а у взморья собираются тысячами птицы, и одно стадо поджидает другое; и одно за другим улетает зимовать на чужбину в теплые страны.

не кричат; в посинелом бурьяне лежат замытые дождем быки, бахчевник засел в шалаш: сидит там, как заяц под лопухом; схоронилась и всякая птица, только грачи разлетелися на версту среди плавающей в грязи степи. И грязь эта жидкая, липкая, колеса, облепленные ею не катятся, а ползут как санные полозья; волы же на каждом шагу останавливаются, по брюхо в грязи, будучи не в силах подымать ноги, они ревут, а то и просто от безсилия падают; и, Боже избави попасть проезжему в такое время на степные грязные дороги; иной раз шестерня не вывозит самый легкий экипаж, а, если и тащит его, то делая полторы или две версты в час.

В такое-то, вот время степь становится совсем уже как-бы дикая пустыня: тут не попадутся нигде даже и беглые, которыми так еще недавно кишели все поля и пажити, и которыми, как говорится в Новороссии, земля здесь стала. В настоящее время, конечно, нет уже этих беглых; после освобождения крестьян они совсем перевелись; кто ушел на родину, кто прикрепился к какой либо земле на месте, где работал, кто разбогател, или сделался вольным ремесленником. Теперь идут в степь одни законные паспортные рабочие, но все таки пришлые, так что осенью, когда уйдут они, и все уже разбредется по деревням и слыштся только по хуторам стук цепов на токах. Все богатства степи тут переходят из рук в руки по ярмаркам да по торговым путям.

В настоящее время, с проведением железных дорог по степям и с устройством речных пароходств, богатства степи ростут изо дня в день; и как прежде колонисты и разный пришлый народ разделывали степи под пажити, так теперь разные иностранные компании, при открытии в степях подземных богатств, добывают прекрасную железную руду и каменный уголь. Вся степь обладает огромными подземными богатствами; и, когда явится предприимчивость, явятся рабочия руки, богатство степей окажутся неисчислимы. Земля степи, скажем в заключение, стала беглыми, а подземные богатства её разработаются машинами.