Дубовичи.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дубовичи. (старая орфография)

ДУБОВИЧИ.

Карпатская сказка.

Жил был в Карпатах граф. Жил он в круглой серой башне, на крутом обрыве каменной скалы. Под обрывом спало озеро, тихое и прозрачное, точно голубой глазок. Рыбаки с озера, когда привозили рыбу к графскому столу, легко различали из своих челнов, какого цвета пояса и шаровары y часовых, стоящих на сторожевой вышке башни. Но, без подъемной лестницы, которую спускали графские люди, рыбакам, чтобы попасть в башню, пришлось бы взять на три дня окольного пути по дремучим лесам, узкою, сбивчивою тропою в одноконь: так уединенно поселился граф, отрезав себя лесами и озером от враждебных соседей.

В графских лесах росли многия тысячи матерых и кудрявых дубов, но всех краше был старый дуб, возвышавшийся на кустистой поляне пред воротами башни; лесная тропа к башне бежала под тенью дуба, и он был первым деревом дремучей чащи для всадников, ехавших от графа, и последним - для всадников, ехавших к графу. Разлапистый, толстый и дуплистый, он стоял под зеленым шатром своим, словно вождь всего леса. Аист свил гнездо на макушке дуба. Гуцулы, крепостные графа, думали, что в старом дереве живет тайная благодетельная сила. В Радуницу и Семик они вешали на ветви дуба венки и полотенца - в жертву родителям. Потому что в те времена еще верили, будто души предков летают по лесам, отдыхают на сучьях тенистых дерев и любят, когда внуки приносят им дары и поклон от живых.

Граф был суровый дикарь охотник, бражник, насильник, но христианин. Он жестоко гнал последних язычников, еще гнездившихся в карпатских трущобах, и безпощадно истреблял остатки и памятники старинных суеверий: разметывал жертвенники, отнимал амулеты, рубил и жег священные деревья, казнил волхвов и знахарок. Но на свой старый дуб он только косился, a тронуть его не смел. Дуб значился в гербовом щите графа, и ему было совестно посягать на ветхое дерево, словно на родного.

Никто из жителей башни не любил тень старого дуба больше, чем графская дочь - восемнадцатилетняя красавица, белая, как молоко, румяная, как заря; её черные косы падали до пят, a васильки, когда графиня рвала их себе на венок, улыбались её глазам, как родным братьям.

Графская дочь была весела и кротка. Она никого не любила и покорно ждала, когда отец прикажет ей идти замуж за жениха, с которым ее помолвили заочно, по седьмому году, и которого она никогда не видала, хотя и носила на мизинце золотое обручальное кольцо; оно было сделано про запас, на большой палец, но, пока девочка росла, пропутешествовало через указательный, средний, четвертый, до мизинца, a теперь было уже тесно и мизинцу. Поэтому девушка часто снимала неудобное кольцо с руки -- и, в конце концов, его потеряла.

Графские латники исползали на животах всю поляну вокруг старого дуба, -- потому что, сидя под дубом, графиня потеряла кольцо, - но кольца не нашли. Они перерыли мох, облегавший дубовые корни, лазили с фонарем в дупло, но кольца не нашли. A когда латники, с неудачею вернулись в замок, граф раздел их всех до нага и обшарил собственноручно их тела и одежду, так как был уверен, что кольцо найдено, но утаено кем либо из его верных слуг, которых он всех почитал -- и небезъосновательно -- за разбойников и мошенников. Однако и он ничего не нашел. Обругавшись, как прилично доброму католику, граф дал дочери несколько пощечин и ускакал на охоту.

Потеря кольца была тем, неприятнее, что вскоре пришли известия о женихе графини. Он уже пять лет пропадал в Святой Земле, рубясь с сарацинами, и теперь ехал из Палестины в Карпаты, чтобы жениться на скорую руку и, на другое утро после свадьбы, опять уехать в Палестину, ибо он был очень храбрый и знаменитый рыцарь. Его собственный меч принес ему много добычи и славы, но сарацинский - отрубил ему левое ухо и выколол правый глаз, что, впрочем, по тому времени, считалось очень к лицу мужчине.

Рыцаря ждали к осени. Граф все лето травил зверье; дочка вышивала шелками попону для коня своего жениха, a в свободное время, - его y нея было двадцать четыре часа в сутки, - раздумывала, какова то будет её замужняя жизнь за человеком, y которого очень много славы и денег, но только один глаз и одно ухо, и которого, вдобавок, она знает не больше, чем индейского попа Ивана {Поп Иван таинственный глава какого-то азиатского теократического государства в средние века. О нем упоминает Марко Поло. Власть его вошла в пословицу. У Шекспира Бенедикт ("Много шума из ничего") берется сходить к попу Ивану за волоском из его бороды, только бы не разговаривать, с Беатриче.}. Смущало графиню также мало утешительное намерение жениха оставить ее соломенною вдовою на другой день после свадьбы. Однажды -- около полдня -- в таких грустных мыслях, она оглядела родную башню, лес, озеро, любимый старый дуб, и ей стало так жаль своей девичьей свободы, так досадно на будущее, что слезы росою выступили на её васильковых глазах.

- Будь моя воля, сказала она, - никогда бы, ни для какого рыцаря, я не разсталась с тобою, мой милый старый дуб!

Ветер ходил в старой листве старого дуба; она, величаво шатаясь, прошумела:

-- И оставайся с нами, графская дочка!

Белые цветы, на тоненьких ножках, топорщившие свои головки-звездочки из мохнатого дерна, поцеловали красные башмачки графини и зазвенели:

-- Оставайся с нами!

Через поляну, к лесу проскакал заяц и, став столбиком на пенек, подмигивал:

- Оставайся-ка, друг-графиня, с нами!

- Ох, кажется, я задремала - подумала графская дочь, качаясь, потому что ветер, пропитанный запахом болиголова и дикой мяты, баюкал ее, как в колыбели... И вот ей стало сладко, сладко... И в дремотной истоме ей чудилось, будто старый дуб наклоняет к ней свою шумную голову, тянется к ней узловатыми ветвями, и на одном, самом крошечном сучке, блестит её потерянное кольцо. Графская дочь хотела его схватить, но ветви обняли ее крепко... только это уже не ветви, a руки -- стало темнеть, и ей показалось, будто она медленно-медленно погружается в недра земли.

--

И она услышала ответ подобный шелесту листьев.

-- Я тот, с кем решилась ты никогда не разставаться... Я гений, оживляющий твой любимый дуб, a ты моя жена. Четыреста лет прожил я одиноким, но когда ты стала приходить ко мне со своими девичьими мечтами, я так же полюбил тебя, как ты меня полюбила, я обручился с тобою и взял тебя женой...

- Где мы?

Граф, вернувшись с охоты, искал дочь также долго и напрасно, как раньше пропавшее кольцо. Сперва он предположил, что она убежала с любовником, приказал латникам разстрелять из луков старую няньку графини и перепорол на конюшне всех горничных. Потом, надумав, что дочь украдена кем либо из недругов-соседей, стал ходить на них, по очереди, войною и вешать их на воротах их собственных замков, пока не нашелся удалец, который сам пошел войною на графа и, взяв башню, самого графа повесил на её воротах. Удалец этот был никто другой, как вернувшийся из Святой Земли жених пропавшей графини. Он страшно обиделся, что понапрасну приехал из такого далека, не поверил, ни что его невесту украли, ни что ее съели волки, и почел свою честь возстановленной, только увидев нареченного тестя в петле. Башня ему понравилась, и он стал в ней жить, наняв себе латников покойного графа.

A графская дочка -- довольная и спокойная -- покоилась на ложе из мха и прошлогодних листьев, оцепенелая в долгом сне любви, потому что в это время над землею трещали морозы, a зимою деревья, вместе с гениями, дающими им жизнь, спят, как сурки и медведи..

-- стал оживать старый дуб; медленно-медленно просыпался он; отшумели снежные ручьи, сошли подснежники, соловей защелкал в листьях березы, уже с зеленый грош величиною, -- тогда прокатился первый гром. Заквакали над озером первые лягушки, и старый дуб развернул первый новый лист... И в тот же миг оцепенелый дух приподнялся на своей подземной постеле - и радостными помолодевшими глазами переглянулся с проснувшейся женою.

В синия майския ночи графская дочь поднималась на поверхность земли и, как русалка, качалась на ветвях своего дуба, играя туманом и лунным лучом. Она чуяла, как листья наливаются соками, как корни, подобно насосам, тянут влагу из земли, как медленно всасывается она в старые жесткия поры ствола и сучьев. Черемуха, рябина и дикая яблоня дышали на встречу её радостному, свободному дыханию. Соловей на березе свистал, урчал и злился, что, как ни старается, не может перепеть, соседа в ближайшем ореховом кусте. Бывало иной раз так тихо, что графская дочь слышала плеск весел внизу на озере и, с дальняго берега, тягучия песни рыбаков, чьи костры дрожали двойными красными звездочками - в ночи и в озере. Гудели хрущи, гремел лягушечий хор: рогач летел высоко и стоймя, как маленький дьявол. Все шумело и пело о новой жизни, и новой жизни улыбались сверху помолодевшия звезды... Белая женщина в ветвях дуба слушала, смотрела, обоняла, и ей было хорошо и полно, -- и она чувствовала себя одною душою с весеннею природой, потому что и внутри себя она чувствовала трепет новой, нарождающейся жизни...

-- его капеллан, угрюмый, босой монах в коричневой рясе. Он презрительно смотрел на расцветшую природу; её радость казалась ему грехом и соблазном. Он не понимал хвалы Богу в цветении трав, в пении птиц, в солнечном луче, в глубокой синеве неба, -- он умел славить Его только сталью, красною от крови еретиков, и смрадом костров, на которых жарились живые язычники. Взгляд капеллана скользнул по кудрявой шапке старого дуба и омрачился. Монах сказал:

-- Вот еще один из кумиров невежества. Господин! давно пора положить конец суеверному почтению, какое оказывают этому языческому дереву твои подданные, оскорбляя тем церковь и добрые нравы. Подари мне этот дуб! -- я его уничтожу.

-- -- сказал рыцарь, -- мой предшественник, граф, повешенный мною на воротах башни, дорожил этим дубом, потому что дуб значился y него на гербовом щите. Но y меня нет дуба в гербе, и мне столько же дела до этого дерева, как до прошлогодняго снега.

И, привстав на стременах, он хватил боевою секирою по суку, растопырившему над дорогою лапы-листья.

В этот вечер муж явился графской дочери без кисти на обрубленной левой руке. Он сказал:

Я умру. Но ты не должна погибнуть. Вместе с утреннею зарею оставь меня и иди в лес на встречу солнцу. Ничего не бойся. Я буду смотреть на тебя через деревья, потому что я выше всего леса. Но когда ты оглянешься и не увидишь меня, значит, - меня уже не будет на свете. На опушке леса ты найдешь хату угольщика; его семья чтит меня и приносит мне дары. Скажи этим людям, что уходят из мира древние боги, умер старый дуб и завещает им хранить свою жену и своего ребенка...

Напрасно графская дочь плакала, умоляя мужа, чтобы он позволил ей остаться и разделить его судьбу. С утреннею зарею он указал ей звериную тропку, по которой ей надо было пробираться. Она шла и все оборачивалась, и все видела над лесом могучий лиственный купол старого дуба. Видела его в розовых заревых красках, в золотом блеске полдня... он стоял круглый, неподвижный... Потом он вдруг как будто скривился на бок... Графиня прошла еще несколько сажень -- -- оглянулась: нет, это только так странно видно, -- дуб живет!.. Оглянулась еще раз: лиственного купола уже не было над лесом, - a дубрава глухо ахнула в ответ падению векового богатыря...

родимое пятно - в виде дубовой ветки с гроздьем желудей. По этому знаку и по предсмертным признаниям его матери, мальчика прозвали Дубовичем. Это и был Само Дубович, первый из рода Дубовичей, до сих пор могучих, богатых и славных - одни в Галиции, другие на далеком Далматском побережьи.