Агасфер.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Агасфер. (старая орфография)

АГАСФЕР.

Посвящается Валентину Николаевичу Амфитеатрову.

Мне сказано: "живи!" - и я живу. Мне сказано: "иди!" - и я иду. Иду не дни, не месяцы, не годы... Столетия свершают свое торжественное шествие и, задумчиво прощаясь с миром на пороге вечности, одно за другим скрываются в тайне её всерождающого и всепоглощающого мрака, a я все иду, иду... Моя память - ясное зеркало; её спокойная глубина лелеет образы девятнадцати веков. Я -- живая летопись, безпристрастный свидетель величия и ничтожества в мире, черпающий в своем свидетельстве высшее познание, ибо ради познания сказано мне: "Живи!.. иди!.."

Я был врагом великому из великих Пророку, и Пророк поразил меня клятвою вечной жизни.

Суровый враг опутал кандалами колена Иуды, бич утеснителя не уставал разить детей Израиля. В позоре и оскорблениях стенал край святого обетования, но не было в племенах его мужа, сильного крепостью мышц и велением Иеговы, -- да низложит пришлецов Запада, одетых в железо и бронзу. A народ ждал избавителя и читал о нем в священных книгах.

И я стенал за народ свой, и ждал избавителя, и читал о нем в священных книгах.

Тогда возстал великий из великих Пророк Назарета. Имена Моисея и Илии стали забвенны во имя Его. Ширь земли наших отцов, высь небесной тверди, глубокий ток Иордана, величие городов, убожество сел прониклись слухом славы Пророка. Лучи её заиграли на снегах Ливана, просветили темь кедровых рощ в глубине ущелий.

Народ мечтал: велик Пророк -- Он Мессия!

Он сокрушит иноплеменников, и лев от колена Иуды сядет царем на Сионе. Мужи точили мечи на помощь Пророку. Ступени трона дрожали под ногами данника чужеземцев.

И я мечтал с народом: сердце мое рвалось к Пророку и признало его владыкой и вождем.

С полком многих я предстал Назарейцу. Мы пали ниц пред ликом Его и вскричали: "радуйся, Царь Иудейский!".

Вот мы, рабы Твои, хотим быть из числа сильных воинства Твоего, идти во след Тебе с мечем и копьем.

Но Пророк отверг нас.

Он сказал: "Нет иной власти, как не от Бога. Поднявший же меч от меча и погибнет!"

Он не хотел возстать на неверных и внести гибель в их домы. Мог и не хотел!

И снова, и снова приходили мы к Пророку, но всякая скорбь получила от Него утоление -- только не наша. Он предлагал нам лекарство любви, когда мы просили крови.

Мы скорбели, но еще не отчаявались. Пророк отказался вести нас, но в речах Его сверкали искры пламенной любви к родине. Мы толковали народу проповеди Назарянина, обращали каждое слово в пользу своего дела и готовили почву для подвигов освобождения. Мы прятались за имя Пророка; о нас писал Его ученик: "были люди не из числа учеников Иисуса, творившие чудеса во имя Его". Пророк знал наши дела и не воспрещал нам. Это нас ободряло.

Пророк творил чудеса. Он дал хлеб голодавшему народу, и толпы поклонились Ему, как Мессии. Тогда мы воззвали: провозгласим Его царем! И народ назвал Его царем, a Он скрылся от нас в пустыню, доверился утлой ладье и волнам Геннисарета. Царь не от мира сего отверг царство плоти!

Мое негодование укоряло Иисуса в кощунстве -- за вдохновенную проповедь, в волшебстве -- за чудеса, в лицемерии -- за добродетель, в предательстве -- за общение с иноверцами.

Я думал: Он не может быть Мессией, освободителем и победоносцем Иуды. Он не покорит вселенную тайне Иерусалимского храма. Римляне и эллины, язычники от Тира и Сидона приглашены Им к райской трапезе, предвечно уготованной для детей Израиля. Для нас и для нас одних! Для народа, избранного среди племен отверженных. Он хочет сделать нас братьями римлянам в царстве мертвых, a царству живых воспрещает поднимать мечи на поработителей. Он изменник. Он не может быть Мессией, возстановителем закона. Ученики Его нарушают покой субботы, a сам Он исцеляет болящих в её таинственные часы.

Он чуждается мудрых школы Гамалиила и не брезгует беседовать с беззаконными самаритянами; Он оправдал прелюбодейную жену; Он отверг закон отмщения до седьмого колена - око за око и зуб за зуб - и заповедает любить своих врагов. Он отступник!

Настал час, когда я утолил свою ненависть.

Пророк прибыл в Иерусалим.

Народ, провозгласивший Иисуса царем, встретил Его, как царя -- с пальмовыми ветвями в руках, с криками "осанна!"

У народа бывают мгновения, когда насущная потребность его -- поклониться единому из своей среды. Горе тому, кто устранится от поклонения или помешает ему!

Пророк сделал так. Он, за кем, по одному Его знаку, могли бы потянуться все караваны Иуды и Израиля, смиренно пробирался сквозь восторженную толпу, возседая на осле, окруженный босоногими учениками, рыбаками в грубых одеждах. Пред народом опять явился Царь духовного мира, a не наследник Давида -- владыка Иудеи.

И народ понял это, и отчаялся подобно мне, и не простил Пророку, и предал Его в руки иноплеменников.

Его казнили, как самозванца и возмутителя. Римляне не подозревали, что Он мог стереть их с лица земли одним словом и отказался произнести это слово!

Тяжелую седмицу суда над Пророком человечество, из века в век, из года в год, поминает плачем и слезными молитвами, но - что его двухтысячелетняя скорбь пред смутой, глухо волновавшей тогда жительство Шалима!

Народ, привыкший к крови и казням, читавший в книгах о человеческих жертвах отцов своих, не смутился, осуждая преступника закона, но затрепетал, осудив. И сам не понимал -- отчего ему страшно -- и еще больше боялся оттого, что не понимал.

Я был слеп и ликовал! Меня волновал злорадный смех, когда жалостливые женщины Шалима с плачем называли Осужденного мучеником. Да! точно! Он умирал мучеником, не причастным клевете, тяготевшей на Нем. Но я, в своей душе, безпощадно судил Его за другую вину и за другую вину приговорил Его к смерти. Пусть глупая толпа, шумя y подножия креста, с насмешками разбирает глумливую надпись над челом Распятого и хулит Его, как самозванца. Для меня этот крест и воздвигнется за то, что Пророк не стал Иудейским царем, изменил своей родине, поругал обращенное к Нему мое сердце --

Я стоял y дверей своего жилища, когда Пророк, под тяжким бременем креста, свершал страшный путь на Голгофу. Предместье пестрело народом; любопытные сотнями примыкали к грозному шествию, извивами змея тянувшемуся по тесным переулкам. Насмешки и брань висели в воздухе, но лица ругателей были бледны, a женщины громко рыдали...

Шествие приближалось к моим дверям. Он шел впереди. Я видел тело, согбенное под тяжелою ношей, видел помертвелое лицо с полузакрытыми очами, видел обнаженные откинутыми рукавами хитона руки с напруженными в непомерном усилии мышцами, различал синий рубец на шее - след бичевания - и кровавые язвы от тернового венца на челе; видел все -- и ликовал, упиваясь местью.

Все ближе, ближе. Вот Он миновал дом моего соседа... вот Он минует мой порог. Но силы изменили Пророку. Он споткнулся, зашатался, упал, тяжело ударившись о землю. Крест загремел по камням. Толпа испуганно отступила от орудия казни. Один из римлян-стражников с ругательством замахнулся на Осужденного; начальник стражи прикрикнул на солдата и остановил готовую ударить руку.

Пророк лежал навзничь. Он не был в обмороке -- грудь Его вздымалась частым и сильным дыханием. Римляне раскрыли ворот Его хитона; пожилая женщина вытерла с лица Его пот.

Пророк встал на ноги. Начальник стражи разрешил Ему отдых. Пророк огляделся и вдруг неверными шагами направился... ко мне! Удивление оковало меня и задушило ярость. Он взором молил меня о милости, и жалость, против воли, прокралась в мое сердце.

Но только на мгновенье! Я всмотрелся в Него: да! нельзя было вообразить страдания больше, чем прочел я в Его изможденном лике, но, под истерзанной плотью, я видел все тот же непоколебимый, высокий дух, чуждый человеческим страстям и порывам! Пророк страдал, но был спокоен и благ в своем страдании: мысль Его оставалась свободною в узах, убеждения -- ясными во мраке смерти, чувства -- святыми в осквернении.

Он считает себя правым! Эта мысль возродила во мне гнев, убитый было изумлением. Пророк был уже возле меня. Тогда я проклял Его предков и с криком ударил Его.

Пророк упал на колени... Когда же я взглянул в Его широко раскрывшияся очи, я прозрел в них Бога...

Уста Иисуса дрогнули, и я внял в дыхании их волю Неведомого:

- Живи!.. Иди!..

То был голос Бога.

Я затрепетал... свет улетел из моих очей.

Я очнулся. Улица давно уже опустела. На далекой Голгофе чернели три креста...

Город был тих и мрачен.

В ушах моих безостановочно звучали слова: "живи! иди! живи! иди!" Сердце мое болело и влекло меня - куда? я не знал и страдал от незнания...

"Живи! иди!.. живи! иди!".

Глубокой ночью я оставил свой дом и пришел на Голгофу.

-- тихие стоны, певучия жалобы. Было жарко и душно, но, когда рыдание коснулось моего слуха, я похолодел, y меня точно оборвалось сердце. Начальник стражи был мне знаком.

-- Что так поздно? проворчал он, отвечая на мой привет, -- зачем пожаловал?

- Дай мне увидеть Его... сказал я.

-- И ради того ты, в такую пору, оставил теплую постель? Юпитер и Юнона! Люди Иерусалима! не сошли ли вы с ума?.. Но я рад тебе, еврей! Садись к огню и раздели с нами ужас этой ночи... Спокойно ли в городе?

-- Все кроме сна.

- Да! да!.. кровавые призраки бродят по улицам и стучатся в дома живых: страшные грезы реют над постелями и кричат в уши спящих неслыханные речи... Еврей! я старый солдат, служу второму кесарю -- да хранят его боги! -- был и в Испании, и y бриттов и, в числе немногих, спасся от бойни в Тевтобургской пуще. Там лежал я три дня и три ночи, спрятавшись под корни вывороченного бурею дуба, и своими глазами видел, как души убитых воинов реяли, при свете месяца, наравне с вершинами вековых дерев и, неукрощенные самою смертью, продолжали рубиться, как будто еще облеченные плотью. Но те ночи, в сравнении с этою были веселым пиром. Кастор и Поллукс! На месте игемона я не наложил бы руки на вашего философа. Он был Божьим человеком. Я видел его сегодня первый раз в жизни, но, когда он скончался, мне стало грустно, как будто умерла моя душа. Ты нехорошо поступил, что ударил Его...

- Постой... скажи мне - кто там плачет?.. Зачем же ты хмуришься и страх на твоем лице?

- Взойди и узнаешь! угрюмо ответил солдат.

Он выдернул из костра горящую головню и подал мне. Я поднялся на холм. Колени мои дрожали, и шум собственных шагов пугал меня. Рыдавший, заслышав меня, заглушил свои вопли, и только изредка проносились в воздухе слабый стон или подавленное всхлипыванье. Я стал пред крестами и поднял головню; пламя осветило холм: я был один с тремя казненными. Высоко над собою я увидел мертвое лицо Пророка. Я коснулся концами пальцев до ноги Его. Она была холодна. Я вонзил головню в землю и задумался...

- Таинственный и Великий! ты проклял меня или отпустил мне вину сегодня? Быть может ангел-мститель незримо поднял на меня разящий меч, a Ты, всегда всем прощавший, и теперь словом милосердия остановил грозную десницу?

Если ты Бог... О, как ужасна эта мысль мне, которые так оскорбил Тебя!.. Если Ты Бог... Я служил Ему всею моею жизнью, питался Его обетованиями, обливал слезами листы священных пергаментов. Я любил Сион за то, что он -- место Божие, место истины.

И что же? Когда истина явилась на землю во плоти, я помогал врагам её распинать ее на кресте!

Как жить? куда, зачем идти с такою мыслью? Она отравит сердце, как листок борца заздравную чашу, источит мозг, как червяк яблоко.

"Что есть истина?" спросил Тебя римлянин и оставил Тебя, не ожидая ответа. Ужели истина - не скрижаль, не твердый, жесткий камень, непокорный ни людям, ни временам, единый и неизменный для всех веков и народов? Ужели и она, как дух, облекшийся плотью, мужает, стареет, умирает и вновь возраждается вместе с миром, живущим исканием её?

Мы имели завет. Ты равнодушно прошел мимо него. Он обветшал для Тебя. Ты нес Свое слово, Свою новую истину. Но она показалась нам грезой, потому что не то понимали мы в вдохновениях вещих мужей прошлого, не того мы ждали от них!

Зачем они заставили нас создать своего громоносного Мессию? зачем Ты позволил нам полюбить его -- дитя нашего воображения -- и тысячелетия жить мечтою о нем? Мы, как Илия, ждали Тебя в вихре бури и не узнали Тебя, пришедшого в тихом ветре. И вот --

Увы! увы! Не именем ли Твоим говорили нам мужи старых веков? Но Ты пришел и смыл их речи, как морская волна смывает слова, начертанные на песке. Ты отверг все, в чем привыкли мы, темные люди, видеть Твое высшее проявление на земле. Мы ждали царя в порфир, - нам ли было искать его под рубищем нищого? Мы ждали воина с мечом, - нам ли было признать его в миротворце, учившем смиряться, страдать и любить?

И вот -- тому верить не в силах.

Меня прервали рыдания многих голосов. Светоч мой давно догорел и погас. Я не знал - кто плачет, не мог определить, где стоят они, и, когда окликнул их, мне не было ответа. Я слушал и не слышал знакомых голосов учеников Его. С каждым мигом налетали новые рыдающие звуки; они окружили меня, они были всюду: вверху, внизу... Я слушал плач и различал слова, и волосы зашевелились на моей голове.

- Слава Тебе, миру свет показавшему! С пламенником любви вошел Ты в тьму мира, и дрогнул мрак, и побежал пред Тобою, и самая смерть Твоя - победа над злобой его! Ты висишь, холодный и безчувственный, и светильник выпал из Твоей пронзенной руки, но яркими лучами сияют Твои кровавые раны.

Страшна была земля, дики были люди. Ты нисшел к ним и отразил на них лучи царства славы. Дьявол поставил грани между людьми - Ты их разрушил. Пред Тобою нет ни великого, ни малого, нет блаженства одним за горе других, нет ни рабов, ни повелителей, ни судящих, ни судимых. Мир - область Твоего царства, все племена земные - Твой народ, братствующий во имя Твое. И нет племени, достойного пред очами Твоими более других племен. Ты не знаешь ни эллинов, ни римлян, ни иудеев. Для Тебя человек - только человек!

Великое имя "человек", но тьма и грех унизили его, Ты воскресил его поруганную славу. Люди восхвалят в Тебе Бога, ангелы оплачут и воспоют в Тебе человека.

Великий! Слава Тебе!

Я внимал, дрожал, не знал, что думать: где я и что со мною - брежу я или все это наяву. A звуки росли и множились, плыли во тьму грозной ночи от востока и запада, с полудня и с полночи, падали с черного неба и гулким рокотом откликались под землею. Холм трясся и стонал под моими ногами.

Звуки росли -- и разразились громовым ударом. Точно вся мать-природа содрогнулась и воплем древней Рахили, лишенной чад своих, прокляла наше жестокое дело, прокляла мою страну, мои народ --

Я упал, оглушенный громами, испепеленный молниями, полумертвый, но - живой! И, падая, видел, как в разорванной вихрем завесе черного неба мчался Он на волнах желтого пламени, и тьмы тем крыл трепетали вокруг Него, тьмы тем лиц благоговели Ему, тьмы тем очей лили на путях Его святые слезы, тьмы тем мечей небесного воинства окружали молниями славу Его.

Он видел меня; сквозь бурю и громы я слышал вновь из уст Его:

"Живи! иди!..".

Луч зари оживил меня, без памяти поверженного y креста. Я встал. Три тела висели предо мною. Тем двум, что еще вздрагивали в последних судорогах, я не поверил, что они живы. Тому, кто был мертв, я не поверил, что Он умер. Я знал, что Он живет и вновь озарит мир Собою, и я буду жить, чтобы вновь видеть Его. Он в мире был, но я - человек мира -- -- пожалел меня и простил. Простил, но хотел научить меня Себе и пламень упрямой души, против Него обращенной, сделать светильником во имя Свое.

Он бросил меня в пустыню мира свидетелем, как населит Он ее Своим благом и просветит Своею любовью.

Жить и ждать! Идти и видеть! Видеть и знать! Знать и любить!

Я поклонился Ему -- волю Пославшого меня. И проклятие Его стало мне благословением! Я видел Его победу, видел, как мир вражды и слепоты становился Его миром, и понял, что все ничтожно на свете, все, что люди задумали и создали по людскому. A сильна лишь та небесная любовь, отцом, вестником и подвижником которой Он пришел к нам и ушел от нас, которой живым памятником Он оставил меня в мире.

Поняв Его, a понял себя, людей, всю природу; я понял все, потому что понял Бога. Понять -- значит любить.

Я жду Его - и жду без страха, потому что живу и иду во сретение Ему. Я часовой, забытый на безсменной страже, чтобы возвестить людям возвращение Его в мир. Возвестить -- и умереть от луча славы Его с радостным воплем:

"Слава Тебе, показавшему нам свет!"