Дикий цветок

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дикий цветок (старая орфография)

Матико {Грузинския имена, встречающияся в рассказе: Матико - Марфа, Като - Екатерина, Сандро - Александр, Васо - Василий.} больна. Бог знает, где и как схватила она два месяца тому назад кашель; по ночам ее, бьет лихорадка, начинаясь всегда в один и тот же час, а потом до самой зари, переводя девушку из жара в озноб и из озноба в жар, испарина так ослабила Матико, что вот уже три недели, как домашние махнули на нее рукой, даром, что время было горячее - снимали с поля вызревший ячмень; ну ее, девку, Бог с ней: не работница в поле, не хозяйка в доме! Только, перестав быть полезною семье, отказавшейся от нея, как от рабочей силы, Матико сознала, что ей плохо, и стала готовиться к смерти. Раньше она не верила в опасность своей болезни, хотя еще в самом начале этой ужасной лихорадки, знахарка Като из Бандзури {Ущелье и деревушка Бандзури, на левом берегу Арагвы, в глухой местности Душетского уезда, между станциями Ананур и Пасанаур Военно-Грузинской дороги.}, безполезно перепробовав на девушке все свои отвары и коренья, показала однажды, осердясь, матери Матико пальцем на небо, топнула ногой по земле, сказала: "душу - туда, тело - сюда", и отказалась продолжать леченье. Русский доктор Гудумакарского госпиталя {Этот госпиталь, ныне уже упраздненный, стоял в живописном Гудумакарском ущельи, из которого вырывается Черная Арагва, двумя верстами ниже, в Пасанауре, сливающаяся в одну реку с Белою Арагвой.}, куда, по настоянию батюшки-священника, поборов с великим трудом свое отвращение к присяжным жрецам медицины, свел Матико её отец, - тоже вместо всякого совета, только покачал головой и, протяжно свистнув, промолвил: "Ах, вы черти, черти! когда приходите лечиться!" Этот доктор все-таки дал Матико какие-то капли: от них она спала, и ей казалось, что ей лучше и что она скоро выздоровеет, чего ей очень хотелось; в самом деле, не безсмыслица ли умирать в шестнадцать лет!.. Но уж если домашние стали такие добрые - не тащат ее в поле, не заставляют прибирать саклю и варить лоби {Лоби - фасоль; горцы питаются лоби круглый год; это их обычная пища в будни.}, не мешают ей лежать целый день пластом на жарком солнце, - значит, конец.

- Что это у вас с девушкой? спросил как-то раз прохожий.

- Не трогай ее! сердито ответил ему Сандро, меньшой братишка Матико, - она у нас помирает.

Матико не боится умирать, Зачем? Она никогда не думала о жизни, не думает и о смерти. Цветком взошла она на суровой почве родных гор, цветком и увянет. Что будет дальше, ее не страшит. Батюшка зашел как-то к ней в саклю, и от него Матико узнала, что Христос, Кому она молится дома и в церкви, добр, милосерд и светел, что у мего есть прекрасный сад на небе, и там много места для честных девушек, умирающих молодыми. Об аде никто не говорил Матико... да и к чему было говорить? Разве справедливый Бог может послать шестнадцатилетнее дитя гор в ад? Кто не видит света, тот не думает; кто не думает, - не грешит... Матико же до сих пор видела только зеленые горы, серые сакли, голубое небо, да пыльную, далекую дорогу, выбегающую из котловины, в зелени которой затонуло её родное селенье, в грозное мрачное ущелье, где всегда такой порывистый ветер, и где льется такая шумная, черная река. Говорят, по этой дороге можно зайти далеко-далеко, даже в самый Тифлис. Матико никогда не стремилась увидать её чудеса. Она - смирная, покорная, тихая девушка. Нет, скорее можно осудить геенне птиц и зверей пустыни, чем этого ребенка - такого же дикого, как они, но беззащитнее и кротче их.

люди о дороге в соседние аулы, о том, где Арагва удобнее для купанья, богаты ли её родители, и каждый-то непременно скажет под конец:

- А что же ты, девушка, не на пожне?... Пора рабочая.

Тогда она спокойно и простодушно отвечает словами Сандро:

- Мне нельзя, добрый человек... Я умираю...

Чужие люди качают головой, щелкают потихоньку языком в знак сожаления и уходят. Иной в утешение прибавит:

Ор - свирепая белая овчарка, вместе с Матико и десятком малых ребят, охраняющая деревню, привыкла к больной, лежит пред нею по целым часам, высунув длинный красный язык, и молчаливо смотрит в лицо Матико суровыми, честными глазами. Матико тоже любит Ора, иногда она тихо зовет его и манит исхудалою рукой, и Ор, хотя терпеть не может, чтобы его гладили, ползет к девушке с ласковым взглядом и покорно подставляет её пальцам свою мохнатую голову: как добрый пес, он смекает, что нельзя отказывать умирающей в некотором удовольствии и следует для нея пожертвовать отчасти своими привычками.

Однажды рука Матико, что-то слишком долго застоялась на башке Ора; пес почуял недоброе, высвободился; от его движения девушка упала навзничь через порог, где сидела; голова и туловище её легли в сакле, ноги на улице. Ор внимательно поглядел в лицо Матико, понюхал, лизнул её руку и, коротко и грозно взвыв, бросился бежать из деревни. Прибежав на пожню, он сел пред отцом Матико на задния лапы и завыл.

- Ор прибежал... видно, девка умерла... сказала старику жена.

- Беги скорей, посмотри... да убери ее, коли в самом деле неладно... глухо ответил старик, бледный как полотно, не отрываясь, однако, от работы; его громадный серп, который в России скорее сочли бы за кривую саблю какого-нибудь дикого богатыря, чем за мирное орудие жатвы, вдвое быстрее засверкал в воздухе.

- Ты видишь: ячмень течет!... сказал он, и в голосе его задрожала такая неслыханная дотоле струна, что сосед его по серпу - рослый, мрачный парень бобыль, кого все в деревне звали "сердитым Вассо", вздрогнул, отвернулся и долго пристально смотрел зачем-то на вершину ближней горы, шепча втихомолку крупные слова - проклятие собачьей бедности, таким тесным рабством связавшей жизнь горца с его ячменным полем, что ни чувствовать, ни сожалеть, ни страдать, ни плакать, - словом, быть человеком некогда. Потом снова взялся за серп, но прежде чем возвратиться к работе, ласково потрепал дружескою рукой по спине, согбенного над снопом старика. Тот даже и не почувствовал. Молча, не глядя друг на друга, не поднимая лиц, быстро, ловко и споро делали жнецы свое дело, но, несмотря на жаркий полдень, на падавшем под их ударами ячмене порой сверкали брилиантовые капли, похожия па росу.

В деревне толпа ребятишек, разиня рот, издали смотрела на распростертую на земле Матико. Мать пришла, села в стороне и заголосила. Ор выл.

Дикий цветок увял и осыпался.